- Мне даже не нужна коробочка, чтобы убить тебя, - тихий шёпот и злая, кривая усмешка, - позорище.
Бельфегор поднимает руку для следующего удара и чувствует, как с ножа по руке, под рукав форменной куртки, стекает несколько густых капель почти чёрной крови. Он на секунду отвлекается, размазывая чужую кровь по запястью, а затем, уже не размахиваясь, нежно проводит лезвием ножа и срезает сосок.
Тело на полу захлёбывается кровавой пеной, а Бельфегор проводит ножом дальше, чертит царапину до левого соска, и с хирургической точностью вставляет острую сталь между рёбрами. Он ведёт ножом внутри, морщась от отвратительного звука, скрипящего при задевании рёбер, а когда вытаскивает его, улыбается, совсем как раньше, одними глазами, скрытыми под чёлкой. В получившуюся широкую рану он просовывает руку, ногтями подцепляя уже небьющееся сердце, оказавшееся размером с его ладонь, и ему почти легко удаётся вырвать его из тела. Он долго разглядывает его, крутит в руках, сжимает, пока, наконец, не целует призывно распахнутые губки аорты, вспоминая, как ещё полчаса назад он также целовал рот Франа, его шею и плечи.
- Маленький мой лягушонок, - Бельфегор, совсем как Гамлет к черепу Йорика, обращается к сердцу Франа, - ты сам виноват. Сам.
Изломанное подобие человека, рассыпанное по полу окровавленными кусками плоти, отвечает немым укором.