среда, 28 октября 2015
17:37
Доступ к записи ограничен
пингвин-параноик
Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра
понедельник, 20 октября 2014
пингвин-параноик
У Шиеми мягкий взгляд монахини. Она смотрит в душу, и в зелёных глазах ты видишь отражение своих грехов - как они поднимаются высоко-высоко в небеса, где по воле Божьей становятся облаками. Но Шиеми не верит в Бога.
У Шиеми дар улыбаться так, что бабочки у тебя в животе взрываются, пачкая всё ошмётками расписных крыльев. Она утешает, поддерживает, и даже самое страшное становится ничем.
У Шиеми подстриженные под мясо ногти и нежная кожа запястий. Целуя, ты почти облизываешь шрамы на них, а после, наедине с собой, глотаешь слёзы, пока Отчаяние хохочет, медленно поедая Надежду.
У Шиеми волосы в цвет золотых серёжек, что ты подарил ей на Рождество, и нежно-розовые губы. Кровь на них смотрится дико и неестественно - это ведь и не кровь вовсе! Она перемазалась томатной пастой за обедом - всё просто.
У Шиеми больше нет ручек и ножек. Она крепко спит под землёй, но ты всё равно любишь и ждёшь. Ждёшь невесомого прикосновения к плечу, чтобы понять, что всё было не зря, что тебя тоже ждут.
У Шиеми дар улыбаться так, что бабочки у тебя в животе взрываются, пачкая всё ошмётками расписных крыльев. Она утешает, поддерживает, и даже самое страшное становится ничем.
У Шиеми подстриженные под мясо ногти и нежная кожа запястий. Целуя, ты почти облизываешь шрамы на них, а после, наедине с собой, глотаешь слёзы, пока Отчаяние хохочет, медленно поедая Надежду.
У Шиеми волосы в цвет золотых серёжек, что ты подарил ей на Рождество, и нежно-розовые губы. Кровь на них смотрится дико и неестественно - это ведь и не кровь вовсе! Она перемазалась томатной пастой за обедом - всё просто.
У Шиеми больше нет ручек и ножек. Она крепко спит под землёй, но ты всё равно любишь и ждёшь. Ждёшь невесомого прикосновения к плечу, чтобы понять, что всё было не зря, что тебя тоже ждут.
пингвин-параноик
воскресенье, 19 февраля 2012
пингвин-параноик
Ты ищешь спасение у распятого на кресте?
Дура, от мёртвого тебе не спастись и во сне.
Он тянет к душе гниющие костлявые руки,
И ты просишь о смерти, не вынося этой муки.
В крике захлёбываясь, ты читаешь молитвы,
Но он рядом и шепчет: «Оставь эти жертвы,
Оставь веру, любовь. Сохрани лишь надежду.
Ты не жива, не мертва, заперта где-то между.
Я ушёл, прошу лишь, не надо меня догонять.
Лучше я подожду, а ты вновь должна засиять.
Влюблённый в твою светлую душу, улыбку,
Молю я тебя не совершать мою же ошибку!»
Ты в поту просыпаешься, не можешь дышать,
Не можешь понять ничего: то был сон или явь?
А рядом спит он, мерно дышит, пахнет листвой,
Надежда сердце тихо кольнуло, он ведь живой.
Дура, от мёртвого тебе не спастись и во сне.
Он тянет к душе гниющие костлявые руки,
И ты просишь о смерти, не вынося этой муки.
В крике захлёбываясь, ты читаешь молитвы,
Но он рядом и шепчет: «Оставь эти жертвы,
Оставь веру, любовь. Сохрани лишь надежду.
Ты не жива, не мертва, заперта где-то между.
Я ушёл, прошу лишь, не надо меня догонять.
Лучше я подожду, а ты вновь должна засиять.
Влюблённый в твою светлую душу, улыбку,
Молю я тебя не совершать мою же ошибку!»
Ты в поту просыпаешься, не можешь дышать,
Не можешь понять ничего: то был сон или явь?
А рядом спит он, мерно дышит, пахнет листвой,
Надежда сердце тихо кольнуло, он ведь живой.
среда, 04 января 2012
пингвин-параноик
Мне нравится изгиб твоих ресниц,
Глаза блестящие, смотрящие задорно.
В толпе бездушных грубых лиц
Ищу твое старательно, упорно.
Мне нравится широкая твоя спина,
Где из лопаток рвутся крылья.
Я знаю, высока за них цена,
Но я готова обратиться пылью.
Мне нравится твой голос нежный,
Как тихо шепчешь мне: «Люблю».
Но близится конец мой неизбежный,
И мне не обмануть жестокую судьбу.
Мне нравятся твои невыплаканные слезы —
Они не обжигают мрамор ледяной.
Ты вновь принес стыдливые мимозы,
Молясь за хрупкий мой покой.
Глаза блестящие, смотрящие задорно.
В толпе бездушных грубых лиц
Ищу твое старательно, упорно.
Мне нравится широкая твоя спина,
Где из лопаток рвутся крылья.
Я знаю, высока за них цена,
Но я готова обратиться пылью.
Мне нравится твой голос нежный,
Как тихо шепчешь мне: «Люблю».
Но близится конец мой неизбежный,
И мне не обмануть жестокую судьбу.
Мне нравятся твои невыплаканные слезы —
Они не обжигают мрамор ледяной.
Ты вновь принес стыдливые мимозы,
Молясь за хрупкий мой покой.
вторник, 30 августа 2011
пингвин-параноик
Крадёшься в мой кабинет, босая дурочка, все окна открыты - заболеешь.
- Входи, - прерываю я тихое «можно?» за дверью.
Бесшумно проскальзываешь внутрь и забираешься с ногами на диван, кутаясь в прихваченный с собой плед. Признаться, удивлён, неужели моя снежная королева замёрзла?
- Не могу привыкнуть, - выдыхаешь ты куда-то в сторону и уже громче, привычным равнодушным тоном добавляешь, - мне холодно.
Отложив документы, смотрю как ты, прожигая взглядом незамысловатый узор на ковре, зябко кутаешься в клетчатый кусок материи. Я не спрашиваю, почему ты не сказала прислуге закрыть окна и достать ватные одеяла, предпочтя этому спуститься ко мне. Без лишних слов я, присаживаясь рядом, приобнимаю тебя за плечи.
- Не бойся, - стараюсь говорить уверенно, но мягко, ты у меня слишком чуткая к интонациям, - не успеет наш малыш появиться на свет, как ты уже будешь считать этот дом своим.
Внимательно смотрю на твоё лицо. Однако ты, только прикрыв сонные глаза, кладёшь свою ладошку на мою руку.
- Я хочу сегодня спать с тобой, - разве я могу тебе отказать?
Осторожно подхватываю на руки худое тело, и задумываюсь о том, что говорил ли я, чтобы ты, наконец, начала питаться как следует беременной женщине, а не моему любимому механику. По подрагивающим уголкам губ вижу, что тебе едва удаётся сдерживать улыбку.
Забудь о субординации, глупая.
Всё хорошо.
- Входи, - прерываю я тихое «можно?» за дверью.
Бесшумно проскальзываешь внутрь и забираешься с ногами на диван, кутаясь в прихваченный с собой плед. Признаться, удивлён, неужели моя снежная королева замёрзла?
- Не могу привыкнуть, - выдыхаешь ты куда-то в сторону и уже громче, привычным равнодушным тоном добавляешь, - мне холодно.
Отложив документы, смотрю как ты, прожигая взглядом незамысловатый узор на ковре, зябко кутаешься в клетчатый кусок материи. Я не спрашиваю, почему ты не сказала прислуге закрыть окна и достать ватные одеяла, предпочтя этому спуститься ко мне. Без лишних слов я, присаживаясь рядом, приобнимаю тебя за плечи.
- Не бойся, - стараюсь говорить уверенно, но мягко, ты у меня слишком чуткая к интонациям, - не успеет наш малыш появиться на свет, как ты уже будешь считать этот дом своим.
Внимательно смотрю на твоё лицо. Однако ты, только прикрыв сонные глаза, кладёшь свою ладошку на мою руку.
- Я хочу сегодня спать с тобой, - разве я могу тебе отказать?
Осторожно подхватываю на руки худое тело, и задумываюсь о том, что говорил ли я, чтобы ты, наконец, начала питаться как следует беременной женщине, а не моему любимому механику. По подрагивающим уголкам губ вижу, что тебе едва удаётся сдерживать улыбку.
Забудь о субординации, глупая.
Всё хорошо.
пингвин-параноик
Мне нравится изгиб твоих ресниц,
Глаза блестящие, смотрящие задорно.
В толпе бездушных грубых лиц
Ищу твое старательно, упорно.
Мне нравится широкая твоя спина,
Где из лопаток рвутся крылья.
Я знаю, высока за них цена,
Но я готова обратиться пылью.
Мне нравится твой голос нежный,
Как тихо шепчешь мне: «Люблю».
Но близится конец мой неизбежный,
И мне не обмануть жестокую судьбу.
Мне нравятся твои невыплаканные слезы —
Они не обжигают мрамор ледяной.
Ты вновь принес стыдливые мимозы,
Оберегая хрупкий мой покой.
Глаза блестящие, смотрящие задорно.
В толпе бездушных грубых лиц
Ищу твое старательно, упорно.
Мне нравится широкая твоя спина,
Где из лопаток рвутся крылья.
Я знаю, высока за них цена,
Но я готова обратиться пылью.
Мне нравится твой голос нежный,
Как тихо шепчешь мне: «Люблю».
Но близится конец мой неизбежный,
И мне не обмануть жестокую судьбу.
Мне нравятся твои невыплаканные слезы —
Они не обжигают мрамор ледяной.
Ты вновь принес стыдливые мимозы,
Оберегая хрупкий мой покой.
четверг, 25 августа 2011
пингвин-параноик
Ты ищешь спасение у распятого на кресте?
Дура, тебе не спастись от мертвых даже во сне.
Они тянут к тебе гниющие костлявые руки,
Грозя вечные страшные муки.
Дура, тебе не спастись от мертвых даже во сне.
Они тянут к тебе гниющие костлявые руки,
Грозя вечные страшные муки.
вторник, 25 августа 2009
пингвин-параноик
Сузаку смотрит на Юфемия восхищённо, преданно, как самый верный пёс. За него она без раздумий пожертвует собой и другими. За него она прольет свою и чужую кровь. Она и не ждет большего. Простолюдинка-солдат Куруруги и принц, словно сошедший со страниц сказки - им никогда не быть вместе, это против всех законов мироздания. Принц полюбит только принцессу. Изящную и нежную, с которой будет долго и счастливо.
С этим надо смириться, хотя и так хочется словами, прикосновениями выразить всю ту любовь, ту нежность, всё то волнующе-болезненное чувство, переполняет её, хотя бы один раз.
Юфемий смотрит на Сузаку с затаённой грустью. Он поправляет ей выбившую из хвоста прядку волос и ободряюще хлопает по плечу - большего он себе позволить не может. Она его рыцарь, инструмент Британии для защиты чуткого принца, который и меч в руках держать толком не умеет.
С этим надо смириться, хотя и так хочется увезти от её от этой политики далеко-далеко, где он сможет обнимать её, по-домашнему уютную, одетую в японские одежды, а не в боевой мундир и слышать радостный смех их детишек, играющих с Артуром.
Но. С этим надо смириться.
С этим надо смириться, хотя и так хочется словами, прикосновениями выразить всю ту любовь, ту нежность, всё то волнующе-болезненное чувство, переполняет её, хотя бы один раз.
Юфемий смотрит на Сузаку с затаённой грустью. Он поправляет ей выбившую из хвоста прядку волос и ободряюще хлопает по плечу - большего он себе позволить не может. Она его рыцарь, инструмент Британии для защиты чуткого принца, который и меч в руках держать толком не умеет.
С этим надо смириться, хотя и так хочется увезти от её от этой политики далеко-далеко, где он сможет обнимать её, по-домашнему уютную, одетую в японские одежды, а не в боевой мундир и слышать радостный смех их детишек, играющих с Артуром.
Но. С этим надо смириться.
воскресенье, 23 августа 2009
пингвин-параноик
Сегодня Акире пришлось задержаться. Как недавней выпускнице ей доставалась не сложная работа, а однотипная, бумажная, больше подходящая следователю из бюро, но всё равно было важно проявить себя ответственной и исполнительной. Тогда её могут взять на настоящее полевое задание, и она сможет не только протестировать свой второй образец куинке с изменённой регулировкой, но и увидеть гения Ариму в действии, а именно этого ей очень хотелось.
Мадо, загнув длинноватый ей рукав пиджака, посмотрела на часы: полдесятого вечера. Отец был занят выслеживанием Кролика и мог явиться домой лишь под утро, поэтому можно было не спешить, хотя и рисковать вечерней прогулкой по переулкам тоже не стоило. Скоротать время можно было в небольшом парке, который она ежедневно проходила, добираясь до главного офиса или нужной ей станции метро. Купив в торговом автомате бутылку воды на потом, Акира села на самую крайнюю скамейку, достала из сумки один из академических учебников по куинке, некоторые моменты из которого ей необходимо было освежить в памяти, и погрузилась в чтение.
Людей, особенно вечером, через парк проходило немало, особенно знакомых, но Акира малодушно думала, что в тени деревьев её не заметят. Или хотя бы не так скоро. Заметили. Следователь из бюро, с которой она даже успела немного подружиться и несколько раз вместе пообедать, Сатоши Саяко, кажется, едва ли не бежала по направлению к ней, крича на ходу:
– Мадо! – девушка остановилась прямо перед Акирой, заложившей на всякий случай книгу закладкой. – Какая встреча! Можешь не держать всё в себе, об этом уже даже в главном офисе знают. Хочешь, пойдём, выпьем?
Акира внимательно смотрела на девушку в ожидании её дальнейших слов или действий. Что именно она не должна держать в себе? По какой причине её звали выпить? Догадки в голове младшей Мадо сменяли одна другую, пока Сатоши не ойкнула и как-то неестественно не выпрямилась.
– Тебе, наверное, ещё не сообщили? – грустно заметила девушка, поджав губы, а младшая Мадо мысленно напряглась: что-то случилось с отцом?
– Прости, я об этом не подумала! Старший следователь Мадо Курео, он… – Саяко мнётся, но Акира всё поняла и так, хотя надежда на то, что он всего лишь ранен, пусть и серьёзно, всё ещё теплится в груди, – он был убит Кроликом, но его напарник…
Сатоши рассказывала известные ей подробности, но Акира слушала их отстранённо, пока её сердце пропустило удар, чтобы забиться с удвоенной силой. Такое уже было. Она вспомнила, как однажды отец, растрепанный, с красными заплаканными глазами, придя за ней в школу, просто упал перед ней на колени и крепко-крепко прижал к себе, совсем не обращая внимания на недоумённые взгляды, и прошептал так, что только Акира услышала его тихое: «Она… умерла». Девочка знала, что это значит. Смерть заставляет заснуть и не позволяет проснуться. Глаза начало щипать, совсем как от мыла, и коротко вздохнув, она расплакалась, уткнувшись в плечо отца, тихо всхлипывая и шмыгая носом. Мама умерла. Она нарушила своё обещание сходить всем вместе в парк на выходных. Они больше никуда все вместе не сходят. Никогда.
Кажется, тогда она плакала весь путь до дома, пока папа нёс её на спине, а она дёргала его за пиджак и звала маму. Сейчас же Акира позволила себе только коротко вздохнуть. Ей больше нельзя плакать, некому. Никто не простоит всю ночь около её кровати, утешая и гладя по голове, пока ей снятся кошмары, как страшная тень закрывает маме глаза. Отец старался заменить её, только вот его уже никто не заменит. Да и ненужно ей это было. Только так по-детски хотелось, чтобы это всё оказалось сном или чьей-то жестокой шуткой, она бы даже не обиделась, просто фыркнула бы и прямо сейчас пошла бы домой готовить ужин. Но глупости это всё.
– Мадо? Ты…
– Не беспокойся, – Акира прервала девушку, которая, наверняка, сейчас начала бы рассыпаться в утешениях или в заученных фразах, используемых при общении с сиротами, потерявшими родителей по вине гулей. Но Акира уже не ребёнок, а следователь, сильный человек, который рискнёт жизнью ради защиты людей, ради справедливой мести и справится совсем сам, тихо и без слёз. Терять кого-то близкого всегда больно, но когда она получит назначение в один из районов, смерть будет едва ли не дышать ей в спину, поэтому Мадо спокойно положила книгу в сумку и встала.
– Спасибо, что сообщила, Сатоши. Я обратно в офис.
– Ты… – девушка запнулась, словно хотела сказать что-то другое, но передумала, – держись.
Коротко кивнув ей на прощание, Акира быстрым и уверенным шагом пошла обратно в главный офис CCG. Она должна узнать подробности, даже если не как дочь, потерявшая отца, то хотя бы как член команды Аримы. Девушка чувствовала, что глаза начинает предательски щипать, но это из-за ветра.
Мадо, загнув длинноватый ей рукав пиджака, посмотрела на часы: полдесятого вечера. Отец был занят выслеживанием Кролика и мог явиться домой лишь под утро, поэтому можно было не спешить, хотя и рисковать вечерней прогулкой по переулкам тоже не стоило. Скоротать время можно было в небольшом парке, который она ежедневно проходила, добираясь до главного офиса или нужной ей станции метро. Купив в торговом автомате бутылку воды на потом, Акира села на самую крайнюю скамейку, достала из сумки один из академических учебников по куинке, некоторые моменты из которого ей необходимо было освежить в памяти, и погрузилась в чтение.
Людей, особенно вечером, через парк проходило немало, особенно знакомых, но Акира малодушно думала, что в тени деревьев её не заметят. Или хотя бы не так скоро. Заметили. Следователь из бюро, с которой она даже успела немного подружиться и несколько раз вместе пообедать, Сатоши Саяко, кажется, едва ли не бежала по направлению к ней, крича на ходу:
– Мадо! – девушка остановилась прямо перед Акирой, заложившей на всякий случай книгу закладкой. – Какая встреча! Можешь не держать всё в себе, об этом уже даже в главном офисе знают. Хочешь, пойдём, выпьем?
Акира внимательно смотрела на девушку в ожидании её дальнейших слов или действий. Что именно она не должна держать в себе? По какой причине её звали выпить? Догадки в голове младшей Мадо сменяли одна другую, пока Сатоши не ойкнула и как-то неестественно не выпрямилась.
– Тебе, наверное, ещё не сообщили? – грустно заметила девушка, поджав губы, а младшая Мадо мысленно напряглась: что-то случилось с отцом?
– Прости, я об этом не подумала! Старший следователь Мадо Курео, он… – Саяко мнётся, но Акира всё поняла и так, хотя надежда на то, что он всего лишь ранен, пусть и серьёзно, всё ещё теплится в груди, – он был убит Кроликом, но его напарник…
Сатоши рассказывала известные ей подробности, но Акира слушала их отстранённо, пока её сердце пропустило удар, чтобы забиться с удвоенной силой. Такое уже было. Она вспомнила, как однажды отец, растрепанный, с красными заплаканными глазами, придя за ней в школу, просто упал перед ней на колени и крепко-крепко прижал к себе, совсем не обращая внимания на недоумённые взгляды, и прошептал так, что только Акира услышала его тихое: «Она… умерла». Девочка знала, что это значит. Смерть заставляет заснуть и не позволяет проснуться. Глаза начало щипать, совсем как от мыла, и коротко вздохнув, она расплакалась, уткнувшись в плечо отца, тихо всхлипывая и шмыгая носом. Мама умерла. Она нарушила своё обещание сходить всем вместе в парк на выходных. Они больше никуда все вместе не сходят. Никогда.
Кажется, тогда она плакала весь путь до дома, пока папа нёс её на спине, а она дёргала его за пиджак и звала маму. Сейчас же Акира позволила себе только коротко вздохнуть. Ей больше нельзя плакать, некому. Никто не простоит всю ночь около её кровати, утешая и гладя по голове, пока ей снятся кошмары, как страшная тень закрывает маме глаза. Отец старался заменить её, только вот его уже никто не заменит. Да и ненужно ей это было. Только так по-детски хотелось, чтобы это всё оказалось сном или чьей-то жестокой шуткой, она бы даже не обиделась, просто фыркнула бы и прямо сейчас пошла бы домой готовить ужин. Но глупости это всё.
– Мадо? Ты…
– Не беспокойся, – Акира прервала девушку, которая, наверняка, сейчас начала бы рассыпаться в утешениях или в заученных фразах, используемых при общении с сиротами, потерявшими родителей по вине гулей. Но Акира уже не ребёнок, а следователь, сильный человек, который рискнёт жизнью ради защиты людей, ради справедливой мести и справится совсем сам, тихо и без слёз. Терять кого-то близкого всегда больно, но когда она получит назначение в один из районов, смерть будет едва ли не дышать ей в спину, поэтому Мадо спокойно положила книгу в сумку и встала.
– Спасибо, что сообщила, Сатоши. Я обратно в офис.
– Ты… – девушка запнулась, словно хотела сказать что-то другое, но передумала, – держись.
Коротко кивнув ей на прощание, Акира быстрым и уверенным шагом пошла обратно в главный офис CCG. Она должна узнать подробности, даже если не как дочь, потерявшая отца, то хотя бы как член команды Аримы. Девушка чувствовала, что глаза начинает предательски щипать, но это из-за ветра.
суббота, 22 августа 2009
пингвин-параноик
Сузаку смотрит на Юфемия восхищённо, преданно, как самый верный пёс. За него она без раздумий пожертвует собой и другими. За него она прольет свою и чужую кровь. Она и не ждет большего. Простолюдинка-солдат Куруруги и принц, словно сошедший со страниц сказки - им никогда не быть вместе, это против всех законов мироздания. Принц полюбит только принцессу. Изящную и нежную, с которой будет долго и счастливо.
С этим надо смириться, хотя и так хочется словами, прикосновениями выразить всю ту любовь, ту нежность, всё то волнующе-болезненное чувство, переполняет её, хотя бы один раз.
Юфемий смотрит на Сузаку с затаённой грустью. Он поправляет ей выбившую из хвоста прядку волос и ободряюще хлопает по плечу - большего он себе позволить не может. Она его рыцарь, инструмент Британии для защиты чуткого принца, который и меч в руках держать толком не умеет.
С этим надо смириться, хотя и так хочется увезти от её от этой политики далеко-далеко, где он сможет обнимать её, по-домашнему уютную, одетую в японские одежды, а не в боевой мундир и слышать радостный смех их детишек, играющих с Артуром.
Но. С этим надо смириться.
С этим надо смириться, хотя и так хочется словами, прикосновениями выразить всю ту любовь, ту нежность, всё то волнующе-болезненное чувство, переполняет её, хотя бы один раз.
Юфемий смотрит на Сузаку с затаённой грустью. Он поправляет ей выбившую из хвоста прядку волос и ободряюще хлопает по плечу - большего он себе позволить не может. Она его рыцарь, инструмент Британии для защиты чуткого принца, который и меч в руках держать толком не умеет.
С этим надо смириться, хотя и так хочется увезти от её от этой политики далеко-далеко, где он сможет обнимать её, по-домашнему уютную, одетую в японские одежды, а не в боевой мундир и слышать радостный смех их детишек, играющих с Артуром.
Но. С этим надо смириться.
четверг, 20 августа 2009
пингвин-параноик
- Мне даже не нужна коробочка, чтобы убить тебя, - тихий шёпот и злая, кривая усмешка, - позорище.
Бельфегор поднимает руку для следующего удара и чувствует, как с ножа по руке, под рукав форменной куртки, стекает несколько густых капель почти чёрной крови. Он на секунду отвлекается, размазывая чужую кровь по запястью, а затем, уже не размахиваясь, нежно проводит лезвием ножа и срезает сосок.
Тело на полу захлёбывается кровавой пеной, а Бельфегор проводит ножом дальше, чертит царапину до левого соска, и с хирургической точностью вставляет острую сталь между рёбрами. Он ведёт ножом внутри, морщась от отвратительного звука, скрипящего при задевании рёбер, а когда вытаскивает его, улыбается, совсем как раньше, одними глазами, скрытыми под чёлкой. В получившуюся широкую рану он просовывает руку, ногтями подцепляя уже небьющееся сердце, оказавшееся размером с его ладонь, и ему почти легко удаётся вырвать его из тела. Он долго разглядывает его, крутит в руках, сжимает, пока, наконец, не целует призывно распахнутые губки аорты, вспоминая, как ещё полчаса назад он также целовал рот Франа, его шею и плечи.
- Маленький мой лягушонок, - Бельфегор, совсем как Гамлет к черепу Йорика, обращается к сердцу Франа, - ты сам виноват. Сам.
Изломанное подобие человека, рассыпанное по полу окровавленными кусками плоти, отвечает немым укором.
Бельфегор поднимает руку для следующего удара и чувствует, как с ножа по руке, под рукав форменной куртки, стекает несколько густых капель почти чёрной крови. Он на секунду отвлекается, размазывая чужую кровь по запястью, а затем, уже не размахиваясь, нежно проводит лезвием ножа и срезает сосок.
Тело на полу захлёбывается кровавой пеной, а Бельфегор проводит ножом дальше, чертит царапину до левого соска, и с хирургической точностью вставляет острую сталь между рёбрами. Он ведёт ножом внутри, морщась от отвратительного звука, скрипящего при задевании рёбер, а когда вытаскивает его, улыбается, совсем как раньше, одними глазами, скрытыми под чёлкой. В получившуюся широкую рану он просовывает руку, ногтями подцепляя уже небьющееся сердце, оказавшееся размером с его ладонь, и ему почти легко удаётся вырвать его из тела. Он долго разглядывает его, крутит в руках, сжимает, пока, наконец, не целует призывно распахнутые губки аорты, вспоминая, как ещё полчаса назад он также целовал рот Франа, его шею и плечи.
- Маленький мой лягушонок, - Бельфегор, совсем как Гамлет к черепу Йорика, обращается к сердцу Франа, - ты сам виноват. Сам.
Изломанное подобие человека, рассыпанное по полу окровавленными кусками плоти, отвечает немым укором.
пингвин-параноик
KHR! Бельфегор/Фран.
- Мне даже не нужна коробочка, чтобы убить тебя, - тихий шёпот и злая, кривая усмешка, - позорище.
Бельфегор поднимает руку для следующего удара и чувствует, как с ножа по руке, под рукав форменной куртки, стекает несколько густых капель почти чёрной крови. Он на секунду отвлекается, размазывая чужую кровь по запястью, а затем, уже не размахиваясь, нежно проводит лезвием ножа и срезает сосок.
Тело на полу захлёбывается кровавой пеной, а Бельфегор проводит ножом дальше, чертит царапину до левого соска, и с хирургической точностью вставляет острую сталь между рёбрами. Он ведёт ножом внутри, морщась от отвратительного звука, скрипящего при задевании рёбер, а когда вытаскивает его, улыбается, совсем как раньше, одними глазами, скрытыми под чёлкой. В получившуюся широкую рану он просовывает руку, ногтями подцепляя уже небьющееся сердце, оказавшееся размером с его ладонь, и ему почти легко удаётся вырвать его из тела. Он долго разглядывает его, крутит в руках, сжимает, пока, наконец, не целует призывно распахнутые губки аорты, вспоминая, как ещё полчаса назад он также целовал рот Франа, его шею и плечи.
- Маленький мой лягушонок, - Бельфегор, совсем как Гамлет к черепу Йорика, обращается к сердцу Франа, - ты сам виноват. Сам.
Изломанное подобие человека, рассыпанное по полу окровавленными кусками плоти, отвечает немым укором.
- Мне даже не нужна коробочка, чтобы убить тебя, - тихий шёпот и злая, кривая усмешка, - позорище.
Бельфегор поднимает руку для следующего удара и чувствует, как с ножа по руке, под рукав форменной куртки, стекает несколько густых капель почти чёрной крови. Он на секунду отвлекается, размазывая чужую кровь по запястью, а затем, уже не размахиваясь, нежно проводит лезвием ножа и срезает сосок.
Тело на полу захлёбывается кровавой пеной, а Бельфегор проводит ножом дальше, чертит царапину до левого соска, и с хирургической точностью вставляет острую сталь между рёбрами. Он ведёт ножом внутри, морщась от отвратительного звука, скрипящего при задевании рёбер, а когда вытаскивает его, улыбается, совсем как раньше, одними глазами, скрытыми под чёлкой. В получившуюся широкую рану он просовывает руку, ногтями подцепляя уже небьющееся сердце, оказавшееся размером с его ладонь, и ему почти легко удаётся вырвать его из тела. Он долго разглядывает его, крутит в руках, сжимает, пока, наконец, не целует призывно распахнутые губки аорты, вспоминая, как ещё полчаса назад он также целовал рот Франа, его шею и плечи.
- Маленький мой лягушонок, - Бельфегор, совсем как Гамлет к черепу Йорика, обращается к сердцу Франа, - ты сам виноват. Сам.
Изломанное подобие человека, рассыпанное по полу окровавленными кусками плоти, отвечает немым укором.
понедельник, 17 августа 2009
пингвин-параноик
Веточка, кустарник или маленькое деревце, нежные соцветия из крупных цветков - гортензия отвратительна.
Лабрадор жадно вдыхает пряный запах смерти. До обморока. До снежного ада, где он прячется под хрупким одеялом с алыми кружевами.
Кровь, стекающая с виска, пачкает промерзшую землю. Спустя три перерождения Евы, покоящейся подле дома Владыки Небес, на этом месте вырастут острые лезвия. И босые дети станцуют на них во славу Верлолена.
В бело-красной вселенной Проф - никто, и от этого ему становится так сладко, что он нежно улыбается металлической леске, разрывающей запястья, пока не захлёбывается воздухом от льдинок, впивающихся в глаза. Он неслышно шипит и тихо всхлипывает от ненормально-горячей крови, заливающей его до костей обнаженное тело.
Здесь нет места стыду, горечи или страху. Лабрадор сам решил взять на себя людские грехи. Он припадает губами к ногам несуществующего Бога, ему до боли холодно и он вырывает тонкие ниточки вен, захлёбываясь смехом. Эйфория.
Тонкие губы кривятся в горькой, болезненной усмешке, и Проф вновь вдыхает запах похорон.
Лабрадор жадно вдыхает пряный запах смерти. До обморока. До снежного ада, где он прячется под хрупким одеялом с алыми кружевами.
Кровь, стекающая с виска, пачкает промерзшую землю. Спустя три перерождения Евы, покоящейся подле дома Владыки Небес, на этом месте вырастут острые лезвия. И босые дети станцуют на них во славу Верлолена.
В бело-красной вселенной Проф - никто, и от этого ему становится так сладко, что он нежно улыбается металлической леске, разрывающей запястья, пока не захлёбывается воздухом от льдинок, впивающихся в глаза. Он неслышно шипит и тихо всхлипывает от ненормально-горячей крови, заливающей его до костей обнаженное тело.
Здесь нет места стыду, горечи или страху. Лабрадор сам решил взять на себя людские грехи. Он припадает губами к ногам несуществующего Бога, ему до боли холодно и он вырывает тонкие ниточки вен, захлёбываясь смехом. Эйфория.
Тонкие губы кривятся в горькой, болезненной усмешке, и Проф вновь вдыхает запах похорон.